Учитель не тот, кто учит
Учитель не тот, кто учит
Учитель не тот, кто учит
Учитель тот, у кого учатся
– Нет! Интересное дело! С какой стати я стала сочинять мемуары? Может быть мне пока «рано жить воспоминаниями»? – подумала я, начиная писать этот текст, и тут же вспомнила, что это он так часто говорил…Интересное дело!
Минуло семь лет, как я преподаю в художественной школе, а ведь когда-то пришла сюда как ученица. С огромной теплотой вспоминаю я годы нашей учебы. Но сегодня хотелось бы не просто вспомнить, а так глубоко копнуть в прошлое, чтобы найти корни тех вершков, что проросли в настоящем. Отыскать то, что было заложено моим учителем.
Научить ученика быть учеником трудно, особенно без его горячего желания. Я бы даже сказала: невозможно. И уж тем более невозможно научить учителя быть учителем! Настоящий учитель, как библейский сеятель, сеет зерна знаний щедро и беспристрастно. А дальше… Как само получится! На какую почву зерно упадет… Видимо, у меня почва оказалась благоприятная. Хотелось учиться, но и школа была особая! В основной школе ведь как? Известно как! Тут мне вспоминаются слова Е. Гришковца: «И ведь ты все выучил, и уроки сделаны, и, в общем, бояться нечего. (…) Но ты идешь… Ужас…Просто ты еще не знаешь, что учительница тебя не любит. Нет, не потому, что ты такой или сякой. А просто она тебя сильно не любит. Ты еще не догадываешься, что тебя могут не любить (…)». В художественной школе было иначе: нас любили!
– Меня зовут Максимов Евгений Николаевич! Я буду вашим классным руководителем. – Сказал незнакомый пожилой человек, окинув нас интригующе хитрым взглядом. В уголках его глаз образовались замечательные складочки-лапки. А я подумала, что с такими глазами нельзя не любить детей.
С этого его первого взгляда и началась моя любовь. Сразу ко всему в художественной школе. Было какое-то удивительное очарование в маленьких классах старой школы, в натюрмортах с листьями и птицами, в молчании гипсовых статуй, в мерном шуршании дождя за окном…
Это была такая любовь, что не позволяла мне не сделать домашнее задание, спорить с учителем или опоздать на урок. Приезжать приходилось издалека, из района, и уже к восьми утра я стояла у дверей художественной школы. Зимой в это время было еще совсем темно. Мой учитель открывал школу.
– Ну, что?! Стоишь, голубушка?! Не замерзла? – говорил он мне. Это звучало почти как в сказке: «Тепло ли тебе, девица?»
– Неет! Не замерзла! – мотала я головой, околевая от холода.
***
Он умел учить молча. Иногда просто подходил, стоял и молчал позади нас. Долго молчал. И работать в эти минуты было невозможно. А потом говорил что-нибудь важное по ведению работы сразу для всех.
Однажды он смотрел вот так, смотрел на мою работу и … Не выдержал!
– Ох, Синицына! Ох, Синицына! А ну-ка, встань! Ну, куда же ты такие яркие цвета лепишь?!
Это был уникальный случай! Мастер-класс! И весь класс столпился посмотреть на работу мастера.
Он стал смешивать широкой беличьей кистью краски на палитре. Получались необыкновенно благородные, глубокие и насыщенные цвета: болотный, коричневато-красные, оттенки серого. Крупными мазками он выкладывал их рядом, прописывая складки тканей.
– Не вижу ничего! Держи кисточку! Волшебная!
Какое то время все молча стояли у моей работы.
Он не любил, когда много говорят. И как-то бросил случайно:
– Придешь домой вечером, а там все говорят, говорят… А вы за день не наговорились что ли?
В классе тоже любил тишину и сосредоточенность на работе.
– Так… Интересное дело! А что это вы разболтались? Вот некоторые все успевают: и поработать, и поболтать. И что вы сделали? Выкрасить и выбросить!
– Вот интересно: Люд, ты заборы красить умеешь?
– Да. И крышу красила, и дом…
– Так. Пойдем! Дам тебе ведро краски, будешь красить. Скульптуру!
Красить пришлось скульптуру Дорифора. Идеал греческой классики пал жертвой вандализма – на нем были отпечатки чьих-то рук. Мне вручили кисть и эмульсионную краску…
Позже я узнала о полихромии в греческой скульптуре, но пока мы свято верили в ее благородную белоснежную чистоту и красоту… И я красила!
Прошло время. Дорифор все такой же белый и даже стоит на том же месте, у нашего класса. Как-то раз перед открытием выставки меня спросили:
– Где будет открываться эта выставка?
– Идите в Дорифор-холл!
– Чегооо? Это что, зал с голым мужиком, что ли?!
– Он копьеносец, вообще-то! – заметила я.
***
На просмотре работ мой учитель был отстраненным, строгим, будто бы не замечал нас вовсе. Как представитель какой-то высшей власти, он ребовал, чтобы все было правильно. Когда комиссия проходила, долго обсуждал с нами результаты.
Как-то после занятий он достал папку с рисунками учеников разных лет, и мы их рассматривали. Почему-то тогда он становился напряженным и грустным.
– Это вот Пашка рисовал. Пашка, Пашка… Где теперь этот Пашка?
Порою он просто задумывался, глядя «вникуда». При этом, он смешно вытягивал вперед губы, и было понятно, что он сейчас нас не видит: улетел куда-то далеко… В такие минуты он напоминал мне Антуана де Сент-Экзюпери. А я тогда уже знала, кто такой Сент-Экзюпери! Французский писатель и военный летчик! Это он поведал о человеческой стойкости своего друга, выжившего в ледяных снегах. Это он придумал историю о Маленьком Принце, который узнал от Лиса, что самого главного глазами не увидишь, а зорко только сердце. Наверное, Сент-Экзюпери обязательно выглядел бы так же, как мой учитель, если бы дожил до его седин. Но… он в последний раз улетел в небо молодым.
***
Юмор у моего учителя был особый, деликатный:
– Молодец! Молодец! Теперь погладь себя по северному полюсу! Прийдешь сегодня домой. Там на полке два пирожка. Один пирожок не трожь, другой положь!
Или загадывал загадки вроде: Плывет корабль, а маяк на берегу то погаснет, то потухнет. Вот скажи, доплывет корабль до берега?
– Как с вами не шутить? – вспоминал он позже. – Вы были такие уставшие!
Но мы и сами находили время пошутить и пошалить. Иногда в отсутствие учителя в классе разворачивались целые «бои» между мальчишками и девчонками. Нашими снарядами были канцелярские кнопки. Их кидали горстями, а иногда высыпали на головы «недругам» целыми коробками…Подошвы второй обуви были сплошь покрыты кнопками. И я была подкована на обе ноги как тульская блоха. Иногда в прическе можно было обнаружить остатки снарядов вчерашней перестрелки.
Евгений Николаевич заходил в класс, и одного выражения его лица было достаточно…
– Сегодня будет родительское собрание! Родители придут?
– Это конец! – думала я, сжимаясь в комочек.
Моя мама приходила всегда.
– Ну как она тут? – заискивающе спрашивала она у Евгения Николаевича.
– Все хорошо! Молодец! Они тут, правда, с температурой сидят. В школу не идут, а сюда приезжают! Но стараются! А Вы… Может быть отпустите ее в Рязань учиться?
– Да как же я отпущу? Далеко так!
– В общежитии поживет. Самостоятельная будет! (Подмигивает мне.) Самое главное, что у нее есть творческая жилка!
Мне хотелось пожить в общежитии и очень хотелось стать самостоятельной. Жизнь дала мне такую возможность. Чуть позже. Но, работая с малышами, я и теперь все думаю: где же у этих козявок эта самая творческая жилка? Как ее нащупать? Я люблю пошутить с детьми. Люблю, когда они смеются. И еще, я всегда помню о том, что на родительском собрании не стоит рассказывать родителям всю правду о детских шалостях...
***
– Нет! Интересное дело! Где мои очки? Это Синицына опять их куда-то дела!
– Ну, вот! Опять по фамилии! – подумала я, – То: Боречка, Андрюшенька, голубушка, а то… Обидно стало. На глаза навернулись слезы. А он ведь просто пошутил!
С самого начала моей преподавательской карьеры мне всегда как-то неловко называть ребенка только по фамилии. Учеников у меня много, поэтому не то, что имена, даже фамилии все я запомнить не могу. Разве что особо выдающиеся, такие как: Полубесова, Пиндюрина или, скажем, Баумесбергер… Иногда маленькие дети свою фамилию и выговорить-то не могут. «На заре туманной юности» посчастливилось мне целый год работать в сельской школе учителем рисования. В конце урока дети показывали рисунки, я выставляла оценки.
– Какая твоя фамилия?– спросила я худенького, как опенок, первоклассника.
– Майзов!
– Майзов?
Ищу фамилию в списке. Перемена пять минут! Нужно успеть перебраться в другой класс с коробкой банок и кучей ненаглядных пособий.
– Я не Майзов! Я Майзов!
– Не могу найти!
– Людмила Владимировна! Да он Моржов! – кричат его одноклассники.
– Ооох!
Однажды… Спустя четверть века… Я оказалась в гостях. Меня представили незнакомым людям.
– А я у Людмилы Владимировны учился! – застенчиво улыбаясь, сказал бородатый мужчина.
– Скажите какая у Вас фамилия? Может быть, я вспомню?
– Я – Моржов!
– Оооох! Помню!
***
– Нет! Мне интересно… Синицына! Ты когда мне этюды с Байкала привезешь?
– Я там… не была! – отвечала я, улыбаясь, чувствуя подвох.
– Нет! Ну, это вообще! Живет рядом и не была!
– А где это?
– Где! Карьер каменный знаешь в Барсуках! Его местным Байкалом зовут! Так что… жду когда ты оттуда этюды привезешь. И чтобы рябь на воде была!
В первый день пленэрной практики я принесла большой этюдник, попутно отбив ноги себе и многочисленным людям в транспорте. Что-то мурлыкая под нос, я шагала впереди группы рядом с учителем.
– Ты кууууда?!! Идет она! То в небо, то в землю смотрит! – вскрикнул мой учитель и «схватил меня за то, что ближе лежало» – за этюдник. Мимо нас, совсем рядом, промчался на большой скорости автомобиль.
Теперь я вожу сама группы и понимаю, какая это огромная ответственность. Постоянно оборачиваюсь и считаю: два, четыре, шесть, восемь…
– Дочка! Можно я тебе что скажу? У тебя их два десятка! Ты ведь всех их даже не видишь. Стань за ними сзади и считай. А вообще, в таких случаях вас должно быть двое! – остановил меня однажды встревоженный дедуля.
Когда мы идем с детьми на выставку, мне порой кажется, что впереди мелькает знакомый силуэт, – впереди идет мой учитель! Нас двое!
Евгений Николаевич водил нас на пленэры по городу. Кремль, драмтеатр, лодочная станция…
Как-то среди одноклассников я услышала полный возмущения вопрос: «Почему другие группы выезжают на пленэры, живут там, а мы нет?» Но я очень скоро поняла, почему.
Мы рисовали на лодочной станции. Река Упа, пристань, на воде рябь… Уже собрались уходить, складывали вещи.
– Люд… Подними с земли мою сумку! – тихо попросил меня Евгений Николаевич.
– Вот! Пожалуйста!
– А то я вчера наклонился… И упал на колени! Представляешь?! Все идут, а я на коленях стою! Как дурак…
***
Я наблюдала, как он общается с коллегами: уважительно. В школе преподавали в основном мужчины. Бывало, что иногда приходил к нам в класс Лев Николаевич Овсянников или сам Евгений Николаевич шел к нему, они что-то оживленно обсуждали.
Директор школы Евгений Иванович Денисов не раз заходил к нам в класс с попугайчиком на плече. Всех забавляло то, как птичка бегала по костюму, кивала головой и вынимала из нагрудного кармашка носовой платочек. А директор что-нибудь строго говорил:
– Значит так…Тех, кто портит и грызет муляжи (яблоки и груши) предупреждаю, что я их намазал таким интересным веществом…Что до кабинета задумчивости не добежите!
– Жанночка! Жанночка! Посиди с нами! – ласково обращался наш учитель к библиотекарше. В уголках его глаз опять образовывались те самые замечательные складочки-лапки, которые я так любила.
У преподавателей был свой коллектив, своя жизнь, и иногда нам открывались их небольшие «секретики». Однажды мы услышали такую фразу из разговора: «Надо у Малыша спросить». И было невозможно любопытно узнать, кого это они так называют? Когда мы узнали, кто это, удивлению нашему не было предела. Это был скульптор, самый высокий преподаватель в художественной школе! Может они называли его так потому, что он был гораздо моложе? Именно он однажды сравнил моего учителя с большой скалой, на которой некоторые ученики все-таки «приживаются». Более того, в каждом выпуске, по его словам, был один ученик, который его просто обожал. Видимо, я прижилась. Как цветок.
На праздники я дарила ему цветы. Сначала таскала из собственного сада. Потом покупала розы.
– Ой, подхалимы! Ой, подхалимы! Спасибо! – говорил он, смеясь. Но я знаю, что ему было приятно.
Я поступила в художественное училище в Туле. Занимались мы тогда в помещении художественной школы. Рисовали в коридоре греческую скульптуру. Евгений Николаевич подошел, поздоровался. Он долго стоял у меня за спиной, молчал, потом сказал:
– Рисунок дохлый! Композиция паршивая! Ладно. Рисуй, рисуй! Молодец!
И ушел. Возвращаясь, он протянул мне две конфеты и сказал шепотом:
– Людочка! На! Держи! Это тебе! Конфетки! Приходи в гости. Воды из-под крана нальем, вскипятим! Чай пить будем!
Я боялась. Не пришла.
Потом, спустя время, позвонила. Женский голос ответил, что Евгений Николаевич умер. Он умер в свой день рождения, двадцать девятого ноября. В один момент мне стало страшно, больно и глупо от осознания горькой правды и собственной беспомощности. Щемящее чувство вины не давало покоя…
Я могла бы уделить ему внимание! Могла бы узнать о нем больше. Могла бы что- то сделать для него. Могла бы…Последнее время он казался мне замкнутым и одиноким. Что случилось? Думаю то, что случается со многими художниками, поэтами и просто с неравнодушными людьми, у которых тонкая «кожа». Они не справляются с тяжестью жизни, с ее печалью и болью. С ее неумолимой, невыносимой безжалостностью! Не могут защитить от нее свои зоркие, но ранимые сердца. Они ставят себе слишком высокую планку. И дарят себя другим слишком щедро…
Я не перестала любить его. Появилась не проходящая боль разлуки.
Если бы я могла вновь встретить моего учителя! Сколько я могла бы ему всего рассказать! Сколько бы шуток вспомнила! Сколько бы роз еще подарила… И училась бы, училась у него! Долго, долго… И радовалась бы, чувствуя на себе его любящий взгляд со складочками-лапками…
Потому, что учитель не тот, кто учит, а тот, кто любит!
Светлой памяти моего учителя посвящаю…
Дикий виноград
Среди заборов и оград,
Наполнив кисти темной кровью,
На скудной почве Подмосковья
В камнях рос дикий виноград.
Ему холодная заря
Казалась бесконечно нежной,
И он смеялся безмятежно
Над запустеньем ноября.
Плодами кислыми богат,
Он жил в краю, где мало света,
Но раздавал подарки лета
Как южный солнечный собрат.
И виноградная слеза
Была в купели для крещения,
Святой водой и всепрощением,
Была бальзамом на глаза…
Он был богаче короля!
Седой и мудрый, света полный…
Но незаметно и безмолвно
Уснул под вьюги февраля.
Не оживит его гроза
Бессильно кисти в землю лягут,
Но из созревших спелых ягод
Воспрянет юная лоза!
Среди заборов и оград,
Наполнив кисти темной кровью,
На скудной почве Подмосковья
Вновь зреет дикий виноград…
Благодарю за создание этой статьи: В.Н. Соломатина, В.В. Сумарокова, К.А. Никитского, С.Г. Рыбакова, Г.К. Гаеву, Б.П. Колоскова, А.Ю. Фокина, С.Э. Фролова.
Иллюстрации
Список иллюстрации
1. Выпуск ТДХШ , 1992 г.
2. Пленэр у стен Тульского Кремля
3. На пленэре с П.Н. Шамаевым
4. Переезд художественной школы в новое помещение
5. Максимов Евгений Николаевич
6. Максимов Евгений Николаевич
7. Антуан де Сент-Экзюпери
8. Максимов Евгений Николаевич